|
В семьдесят лет Раневская вдруг объявила, что вступает в партию.
- Зачем? — поразились друзья.
- Надо! — твердо сказала Раневская. — Должна же я хоть на старости лет знать, что эта сука Верка Марецкая говорит обо мне на партсобраниях.
Внук пришел к Раневской с любимой девушкой и представляет ее:
- Фаина Георгиевна, это Катя. Она умеет отлично готовить, любит печь пироги, аккуратно прибирает квартиру.
- Прекрасно, мой мальчик! Тридцать рублей в месяц, и пусть приходит по вторникам и пятницам.
К биографии предлагаемых ей кур Раневская была небезразлична.
Как-то в ресторане ей подали цыпленка-табака. Фаина Георгиевна отодвинула тарелку:
- Не буду есть. У него такой вид, как будто его сейчас будут любить.
Однажды домработница сварила курицу вместе с требухой. Есть было нельзя, курицу надо было выбросить. Раневская расстроилась:
- Но ведь для чего-то она родилась!
Окна квартиры Раневской в высотке на Котельнической набережной выходили в каменный внутренний двор. А там — выход из кинотеатра и место, где разгружали хлебные фургоны.
Фаина Георгиевна с ненавистью слушала знакомые народные выражения рабочих-грузчиков, отчетливо звучавшие на рассвете под ее окнами, а вечером с тоской наблюдала шумные толпы уходящих домой кинозрителей из «Иллюзиона».
- Я живу над хлебом и зрелищем, — жаловалась Раневская.
Как-то Раневской позвонила Ксения Маринина, режиссер телепередачи «Кинопанорама», хотела заехать.
- К-Ксаночка, в-вам не трудно купить хлеба в нашей булочной? — попросила Фаина Георгиевна. — К-Ксаночка, хлеб надо обжечь на огне, а то рабочие на него ссали, — попросила Фаина Георгиевна, когда Маринина пришла.
- Все готово — обожгла хлеб, — вскоре сообщила Маринина.
- Вы д-долго его обжигали, Ксаночка? Ведь они д-долго на него ссали! — удрученно говорила Раневская.
Раневская обедала в ресторане и осталась недовольна и кухней, и обслуживанием.
- Позовите директора, — сказала она, расплатившись.
А когда тот пришел, предложила ему обняться.
- Что такое? — смутился тот.
- Обнимите меня, — повторила Фаина Георгиевна.
- Но зачем?
- На прощание. Больше вы меня здесь не увидите.
В Доме творчества кинематографистов в Репино под Ленинградом Раневская чувствовала себя неуютно. Все ей было не так. Обедала она обычно в соседнем Доме композиторов, с друзьями, а кинематографическую столовую почему-то называла буфэт, через «э». Она говорила: «Я хожу в этот буфэт, как в молодости ходила на аборт».
Во время войны не хватало многих продуктов, в том числе и куриных яиц. Для приготовления яичницы и омлетов пользовались яичным порошком, который поставляли в Россию американцы по ленд-лизу. Народ к этому продукту относился недоверчиво, поэтому в прессе постоянно печатались статьи о том, что порошок очень полезен, натуральные яйца, наоборот же, очень вредны.
Война закончилась, появились продукты, и яйца стали появляться на прилавках все чаще. В один прекрасный день несколько газет поместили статьи, утверждающие, что яйца натуральные очень полезны и питательны. Говорят, в тот вечер Раневская звонила друзьям и сообщала:
- Поздравляю, дорогие мои! Яйца реабилитировали!
Раневской делают операцию под наркозом. Врач просит ее считать до десяти. От волнения она начинает считать невпопад:
- Один, два, пять, семь… - Будьте повнимательнее, пожалуйста, — просит врач.
- Поймите, как мне трудно, — начинает оправдываться актриса. — Моего суфлера ведь нет рядом.
Раневская, рассказывая о своих злоключениях в поликлинике, любила доводить ситуацию до абсурда. В ее интерпретации посещение врача превращалось в настоящий анекдот.
«Прихожу в поликлинику и жалуюсь:
- Доктор, у меня последнее время что-то вкуса нет.
Тот обращается к медсестре:
- Дайте Фаине Георгиевне семнадцатую пробирку.
Я попробовала:
- Это же говно.
- Все в порядке, — говорит врач, — правильно. Вкус появился.
Проходит несколько дней, я опять появляюсь в кабинете этого врача:
- Доктор, вкус-то у меня появился, но с памятью все хуже и хуже.
Доктор обращается к медсестре:
- Дайте Фаине Георгиевне пробирку номер семнадцать.
- Так там же говно, — ору я.
- Все в порядке. Вот и память вернулась».
|
